Письмо из прошлого

Писцов Иван Степанович, именем которого названа одна из улиц Красноуфимска, уроженец Камышловского уезда. В Красноуфимск приехал 17-летним пареньком в поисках работы. Большевик с 1905 года. После разгрома кружка –тюрьма, ссылка в Самару. В ноябре 1909 года по ходатайству матери вернулся в Красноуфимск. После отбытия 2-годичного срока надзора, 29 сентября 1910 года был мобилизован в царскую армию. Во время первой мировой войны был ранен. Снова вступил в борьбу за счастье народа. Летом 1917 года входил в состав совета солдатских депутатов в Одессе, а затем возвратился в Красноуфимск. В Красноуфимске он был избран первым председателем народного органа власти.

В годы репрессий оказался в числе врагов народа. И снова тюрьма, лагеря.

В Красноуфимском краеведческом музее хранится последнее письмо Ивана Степановича к жене.

«Получил открытку и письмо с табаком, два раза покурил – весьма доволен, так как курю чаще траву, иву, а не табак. Относительно высылки мне денег на табачишко, оставь себе, нам деньги на руки не выдают уже чуть ли не 2 года – здесь они бесполезны, тем более, что и купить ничего нет, а тебе там они действительно нужны.

Здесь уже зима, снег покрыл землю, по реке ездят, уже начинаются холода. Шутя говорят: 12 месяцев – зима, а остальное – лето, да и то комариное.

Исхудал я очень, на днях, в целях лечения, ставили банки, так едва их установили, так тощ стал. Здоровье стало очень дрянное. Работал по огородной части, теперь пока в овощном складе, работа не трудная, но в холоде и сырости. Читать нечего, за неимением книг и времени не читаю, тоскую по литературе. Газет тоже не видел месяца 3 – ровно теперь и действительно, в жизни глухой и слепой. Недоедание привело к тому, что во сне часто стал видеть пищу в разных видах, а вот ни разу еще не проснулся сытым, все голоден. С табаком та же история, во сне курю, а в яви – почти нет.

Сегодня я выходной, не имел его чуть ли не 3 месяца. Закончил починку одеяла и взялся за письмо, в другие дни не мог писать, то спешишь, то нечем, то не на чем писать. Итак – денег не посылай, у себя не отрывай ни кусочка, я протяну, а не смогу – так тому и быть, все равно оторванное у тебя меня не спасет, буду надеяться на крепость натуры, на лучший случай».

// Вперед. – 2003. – 6 нояб. – С.7

Террористы из Красноуфимска

Семейство Рогозинниковых было большим и хорошо известным в Красноуфимске 19-го века. У Павла Алексеевича и Елизаветы Степановны было 7 детей - 5 сыновей и 2 дочери. По-разному сложились их судьбы. Но знавшие детей отмечали одну особенность - все имели тонкий музыкальный слух и красивый голос. Павел даже сам сочинял музыку. Старшая из сестер, Евстолия, училась в Санкт-Петербургской консерватории по классу рояля и хорошо пела. Ей готовили поездку за границу.

Но Евстолия, обладала еще одним качеством - обостренным чувством справедливости. Поэтому учеба в столице привела ее не в мир искусства, а в среду революционеров. Революционному движению она была предана. И вскоре попала под надзор полиции. Более того, была арестована по обвинению в подготовке покушения на Столыпина и взрыва охранного отделения. Натура артистичная, она в тюрьме сумела сыграть сумасшествие, и ее перевели в психиатрическую больницу. Оттуда в ночь на 8 сентября 1907 года умудрилась бежать, усыпив бдительность охраны и найдя помощников среди пациентов и персонала.

На свободе встретилась со своим женихом, Матвеем Мизеровым (сын знаменитого красноуфимского земского врача, будущего почетного гражданина города), который помог ей перебраться в Финляндию, так как ищейки охранки всюду искали беглянку. Здесь у нее окончательно вызрело решение вступить в «Северный боевой летучий отряд» социал-революционеров (эсеров), хотя Матвей и друзья всячески отговаривали от этого шага, мол, лучше езжай в Милан и учись петь.

Е. Рогозинникова

Е. Рогозинникова всем своим существом ушла в революционное движение. Она была арестована по обвинению в подготовке покушения на Столыпина и взрыва охранного отделения. Мы встретились с нею в доме предварительного заключения. Наши одиночки находились рядом. В тюрьме она не мирилась с перерывом революционной работы и решилась на симуляцию сумасшествия. Отказывалась от еды, не отвечала на вопросы, плакала. Играла она свою роль хорошо.

Начальница послала за фельдшерицей. Толя (так друзья называли Евстолию — прим. ред.) накричала на фельдшерицу, выгнала ее из камеры. То же произошло с доктором. Она сердилась на всех, кто входил в камеру, обеда не брала, непрерывно ходила от решетчатого окна до двери. Мы заглядывали в «волчок». Я видела, что она все время была начеку, боясь ошибиться и выйти из роли. Удивительной казалась эта тонкая правильная игра. Инстинкт подсказывал ей, что надо делать. Вся тюрьма уже знала, что Толя больна. Все были взволнованы или подавлены. Надзирательницы тоже были расстроены. Они перешептывались, расспрашивали нас, как простые любопытные женщины, допытывались причины душевного заболевания Рогозинниковой.

На третий пень произошло наше свидание с Толей. Она сидела на койке, водила по коврику пальцем и что-то говорила. Я подошла ближе. Она схватила меня за руку, притянула к коврику, стала быстро что-то говорить, смотря на меня действительно совершенно безумными глазами. Я не могла удержаться от слез, мне стало страшно: а если? Она же сняла коврик со стены, совала его мне в руки и твердила: «Огоньки — больно...».

С ковриком в руках я обняла ее и сделала два-три шага, пытаясь отойти от двери, в которой стояла надзирательница, стараясь поставить Толю спиной к двери. Это удалось на минуту. Толя успела шепнуть несколько слов — она здорова. Мы чувствовали, что это последнее наше свидание. Надо было уходить, обернуться лицом к двери. Прощай, сестренка! Вскоре Толю перевели в больницу.

Прежде чем начать свои записи о Толе, весной 1926 года, то есть спустя 19 лет, я несколько раз побывала в мрачном здании на Мойке, № 126 — в больнице Николая-чудотворца. Оказалось, там помнят Рогозинникову. Заведующий больницей главный врач Г. В. Рейтц сказал мне: «Я наблюдал ее мало, знаю, что она была добрая, тихая, имела громадное влияние на больных и сиделок. Подробнее не могу рассказать, так как в то время работал в другом отделении». Он назвал фамилию врача, наблюдавшего Толю, и направил к надзирательницам, бывшим при ней в день побега.

Получив пропуск, я с провожатой направилась по темному нижнему коридору, по которому Толя когда-то проникла на двор. Поднялись по так называемой «телефонной» лестнице, все пролеты которой затянуты сеткой, сплетенной из канатов. С некоторым волнением постучали в дверь третьего отделения. К нам вышла надзирательница. Оказалось, что она поступила позже, а старых сиделок в это время в отделении не было. На нас, чужих этому дому людей, больные производили тяжелое впечатление своими странными глазами и асимметрией в чертах лица. Мне тотчас вспомнилось, что Толе пришлось побывать в буйном отделении. «Когда буйные больные приходят в неспокойное состояние, их изолируют, — сказал врач. — Но, конечно, Рогозинниковой могло от них доставаться».

улица Советская

История улицы Советской — это часть истории нашего города. В прошлом разные события происходили на ней.

...Январь 1918 года. В здании, где ныне находится средняя школа № 1, в те дни проходил первый Красноуфимский съезд Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Это событие и послужило основанием для переименования бывшей Соболевской улицы в Советский проспект, или, как теперь называют, улицу Советскую.

Долгое время улица была неприглядной. Полуразваленные приземистые дома, сплошные грязные лужи, разбитые дощатые тротуары. Перейти через улицу осенью можно было только в сапогах. В сухую погоду обозы лошадей поднимали тучи пыли. И ни одного деревца, ни одного газона.

По улице Советской уходил на борьбу с белогвардейцами легендарный Первый Красноуфимский полк.

На улице Советской в здании, где теперь располагается районное управление сельского хозяйства, осенью 1920 года проходила первая уездная конференция комсомола.

По улице Советской матери, жены и сестры провожали воинов на Великую Отечественную войну.

В военные годы улица Советская была свидетельницей проявления великого патриотизма тружеников сел и деревень района, отправлявших красные обозы с десятками тысяч пудов сверхпланового хлеба.