Цыганская почта
Сам-то я из деревни Кишкино, это в нынешнем Алапаевском районе. Пацаном был, когда произошла эта история, поэтому расскажу, как запомнил.
После войны понастроили в наших краях лагерей. Заборы высокие, под колючей проволокой, за ними рядами бараки. Нагнали охранников с карабинами и немецкими овчарками. В жизнь нашу, и без того несладкую, поселилась тревога от такого соседства. Видели мы, как этих горемык гоняли на торфозаготовки или лес валить, как ночами везли из лагеря в болота очередных покойников.
Поговаривали, что обитатели соседнего лагеря (полверсты от нашей деревни) - сплошь изменники из числа фронтовиков (уже взрослым узнал правду - это были бывшие советские солдаты, переброшенные сюда прямиком из фашистского плена). Не походили они на обитателей других лагерей -“уркаганов”. Тех, когда гнали, слышно было за версту, да и охранники с ними не церемонились: и матом крыли, и прикладом могли двинуть, и пальнуть для острастки. А политические - те тихие. Вохровцы, среди которых были и фронтовики, с ними почти дружески общались.
Уже в первый месяц своего пребывания в ГУЛАГовском учреждении вчерашние фронтовики умудрились организовать художественную самодеятельность. Да так развернулись, что молва о них быстро облетела округу. В нашем клубе, конечно, лагерные “артисты" тоже выступали. Особо мне запомнился Слава. По слухам - он был разведчиком в чине капитана, попал в плен, но через 5 дней бежал. За что “Смерш” отправил боевого офицера в лагерь, да еще на 10 лет, мы так и не узнали. Нас он покорил пением - задушевно исполнял и фронтовые, и лирические песни, даже романсы. И не только нас: начальство лагерное его с товарищами- артистами работой тоже не перегружало, репетировать разрешало, даже позволило на “полуторке” с концертами ездить по соседним деревням - Кокшарова, Большой и Малой Ерзовке... Правда, вместе с вохровцами.
Где-то в феврале 1949 года к лагерной самодеятельности присоединился цыган, его звали “Ром". Еще пуще слава загремела: Ром пел так, что и бывалые бабы, и девчонки сопливые слезами уливались, да еще плясал, как умеют только цыгане.
Пока артисты ублажали своим искусством зрителей, вохровцы тоже времени даром не теряли. Работа у них собачья, вот и стали в “артистических” поездках расслабляться, в основном пьянствовали. Порой так упьются, что, как говорится, через губу плюнуть не могли и за принадлежностями их огнестрельными приходилось самим арестантам следить. А иногда кое-кто из ушлых бабенок, соскучившихся по мужской ласке, уводил охранников до укромного сеновала или баньки, пока шел концерт. И приходилось лагерникам бегать по деревеньке да собирать своих охранников.
...В майские праздники концерт а Малой Ерзовке затянулся. Вернее, после него продолжилось “мероприятие”: местные принесли кое-какую еду, тем более вохровский начальник старшина- срочник Перерва, утянувшийся за местной вдовушкой Нюрой, все не шел. А среди вохровцев было последним делом погонять товарища в “любовном” деле.
Когда он все же ввалился в клуб, то увидел такую картину: охранники сидят по одну сторону зала, а “артисты” держат в руках их карабины. Самому любителю вдовушек кто-то ткнул металлом в бок: “Отдавай пистолет!” Старшина безропотно отстегнул кобуру и отдал ее, как потом понял, фронтовому разведчику Славе. Оказывается, он и подбил остальных артистов на побег. Сроки им все дали большие, а милости от государства ждать не приходилось. Это Слава и объяснил охранникам, заверив, что против них оружие применять они, невинные сидельцы, не собираются.
Заговорщиков вместе с Ромом оказалось восьмеро. Погоню за ними пустили уже на следующий день. Весь лагерный резерв - около взвода солдат - как ищейки бросились вдогонку. Но у фронтовиков был большой опыт: они устроили засаду и без стрельбы
разоружили погоню. И тогда на дерзких беглецов поднялись почти все свободные гулаговские охранники, их набралось почти с роту. Приказ был такой: “Поймать любой ценой!”
Вохровцы снова напали на след отчаянных лагерников и настигли их. Места там болотистые, и восьмерка залегла на мыске, в чащобе из ольхи и черемухи. На них пустили собак и те лаем обнаружили место лежки беглецов. Раздалась команда и на эту лежку обрушился беспощадный шквальный огонь. Нашпиговали свинцом каждый сантиметр мыска, черемушник и ольховник словно острая коса снесла. Ни выстрела в ответ не прозвучало...
Трупы беглецов вохровцы прихватили с собой - для отчета перед начальством. Кое-кто тогда, наверное, награды получил. Виновных же наказали: старшину- бабника разжаловали, остальным дали приличные срока. Начальство в лагере сменили, но сам он просуществовал до 1956 года, пока заключенным не вышла амнистия и фронтовикам не сказали: езжайте отсюда на все четыре стороны, вы не виновны.
А через несколько дней, когда о том расстреле стало известно в округе, наиболее отчаянные пацаны сбегали на место трагедии. Вернулись с круглыми глазами: кровищи там! А стреляных патронов-в карманы не вместились...
Но самое странное произошло в этот же день, через полтора часа после гибели беглецов. В этой местности, где и дорог-то толком нет, и до человеческого жилья далеко, появился вдруг... цыганский табор. Покружились цыгане по мыску, постояли над местом расстрела. И исчезли в зауральских просторах.
Есть такое выражение - цыганская почта. Буду спорить с каждым, что цыган Ром каким-то образом сумел сообщить соплеменникам о своем отчаянном положении и наверняка просил помощи. Но “органы” оказались проворнее...
Рассказ очевидца записал Валерий ГАНЬКИН, г. Красноуфимск
// Городок. -
